Неточные совпадения
Долгое время
находилась я
в состоянии томления, долгое время безуспешно стремилась к
свету, но князь тьмы слишком искусен, чтобы разом упустить из рук свою жертву!
Он чувствовал всю мучительность своего и её положения, всю трудность при той выставленности для глаз всего
света,
в которой они
находились, скрывать свою любовь, лгать и обманывать; и лгать, обманывать, хитрить и постоянно думать о других тогда, когда страсть, связывавшая их, была так сильна, что они оба забывали оба всем другом, кроме своей любви.
Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка
в это мгновение по моему сердцу; это чувство — было зависть; я говорю смело «зависть», потому что привык себе во всем признаваться; и вряд ли
найдется молодой человек, который, встретив хорошенькую женщину, приковавшую его праздное внимание и вдруг явно при нем отличившую другого, ей равно незнакомого, вряд ли, говорю,
найдется такой молодой человек (разумеется, живший
в большом
свете и привыкший баловать свое самолюбие), который бы не был этим поражен неприятно.
Вымылся он
в это утро рачительно, — у Настасьи
нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для… да непременно же подумают! Да ни за что же на
свете!
Так думал Топоров, не соображая того, что ему казалось, что народ любит суеверия только потому, что всегда
находились и теперь
находятся такие жестокие люди, каков и был он, Топоров, которые, просветившись, употребляют свой
свет не на то, на что они должны бы употреблять его, — на помощь выбивающемуся из мрака невежества народу, а только на то, чтобы закрепить его
в нем.
Между тем как законы логики, закон тождества и закон исключения третьего означают необходимые приспособления к условиям нашего падшего мира, дух
находится в сфере, которая по ту сторону законов логики, но
в Духе есть
свет Логоса.
Следующие два дня были дождливые,
в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы
в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы
находимся; мне казалось, что я сплю
в лесу, около костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел
свет потухающих углей и испугался.
Странные дела случаются на
свете: с иным человеком и долго живешь вместе и
в дружественных отношениях
находишься, а ни разу не заговоришь с ним откровенно, от души; с другим же едва познакомиться успеешь — глядь: либо ты ему, либо он тебе, словно на исповеди, всю подноготную и проболтал.
На другой день чуть
свет мы были уже на ногах.
В том положении,
в котором мы
находились, поспешность была необходима.
Впрочем, скорее всего, действительно, девушка гордая, холодная, которая хочет войти
в большой
свет, чтобы господствовать и блистать, ей неприятно, что не
нашелся для этого жених получше; но презирая жениха, она принимает его руку, потому что нет другой руки, которая ввела бы ее туда, куда хочется войти.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на
свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война
в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий не
в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие;
в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор
в подобных кружках, и о великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не
находится, да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но родственном.
Я отворил окно — день уж начался, утренний ветер подымался; я попросил у унтера воды и выпил целую кружку. О сне не было и
в помышлении. Впрочем, и лечь было некуда: кроме грязных кожаных стульев и одного кресла,
в канцелярии
находился только большой стол, заваленный бумагами, и
в углу маленький стол, еще более заваленный бумагами. Скудный ночник не мог освещать комнату, а делал колеблющееся пятно
света на потолке, бледневшее больше и больше от рассвета.
— Прощайте, братцы! — кричал
в ответ кузнец. — Даст Бог, увидимся на том
свете; а на этом уже не гулять нам вместе. Прощайте, не поминайте лихом! Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду по моей грешной душе. Свечей к иконам чудотворца и Божией Матери, грешен, не обмалевал за мирскими делами. Все добро, какое
найдется в моей скрыне, на церковь! Прощайте!
Он спрашивал: как сирота — дворянин очутился со снопами у его, Курцевича, клуни, когда всему
свету известно, что собственное его, Банькевича, владение
находится в другой стороне.
Я знал с незапамятных времен, что у нас была маленькая сестра Соня, которая умерла и теперь
находится на «том
свете», у бога. Это было представление немного печальное (у матери иной раз на глазах бывали слезы), но вместе светлое: она — ангел, значит, ей хорошо. А так как я ее совсем не знал, то и она, и ее пребывание на «том
свете»
в роли ангела представлялось мне каким-то светящимся туманным пятнышком, лишенным всякого мистицизма и не производившим особенного впечатления…
Темная
находилась рядом со сторожкой,
в которой жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул
в нее неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало
света. Старик сгрудил солому
в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
Обострение этого вопроса, требование его решения
в свете высшего религиозного сознания обозначает, что церковь как процесс
в мире
находится на перевале.
Когда Микрюков отправился
в свою половину, где спали его жена и дети, я вышел на улицу. Была очень тихая, звездная ночь. Стучал сторож, где-то вблизи журчал ручей. Я долго стоял и смотрел то на небо, то на избы, и мне казалось каким-то чудом, что я
нахожусь за десять тысяч верст от дому, где-то
в Палеве,
в этом конце
света, где не помнят дней недели, да и едва ли нужно помнить, так как здесь решительно всё равно — среда сегодня или четверг…
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на
свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые
находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает
в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он
в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих
в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
По старой привычке, мне все еще кажется, что во всяких желаниях
найдется хоть крупица чего-то подлежащего удовлетворению (особливо если тщательно рассортировывать желания настоящие, разумные от излишних и неразумных, как это делаю я) и что если я люблю на досуге послушать, какие бывают на
свете вольные мысли, то ведь это ни
в каком случае никому и ничему повредить не может.
— Хорошо вам на
свете жить, Николай Тимофеич, — говорит со вздохом Петр Федорыч, — вот и
в равных с вами чинах
нахожусь, а все счастья нет.
И тут ему прожужжали уши, что «факт» и убежденная литература
находятся в неразрывной связи, что первый сам по себе даже ничтожен и не мог бы появиться на
свет, если б не существовал толчок извне, который оживляет преступные надежды.
К сожалению, этот карась был, по недоразумению, изжарен
в сметане,
в каковом виде и
находится ныне на столе вещественных доказательств (секретарь подходит к столу, поднимает сковороду с загаженным мухами карасем и говорит: вот он!); но если б он был жив, то, несомненно,
в видах смягчения собственной вины, пролил бы
свет на это, впрочем, и без того уже ясное обстоятельство.
Всякий человек
в своей жизни
находится по отношению к истине
в положении путника, идущего
в темноте при
свете впереди двигающегося фонаря: он не видит того, что еще не освещено фонарем, не видит и того, что он прошел и что закрылось уже темнотою, и не властен изменить своего отношения ни к тому, ни к другому; но он видит, на каком бы месте пути он ни стоял, то, что освещено фонарем, и всегда властен выбрать ту или другую сторону дороги, по которой движется.
«Происходит это неоспоримо от расходов, вызываемых содержанием войска и поглощающих треть и даже половину бюджетов всех европейских государств. Самое печальное при этом то, что этому возрастанию бюджетов и обеднению масс не предвидится конца. Что такое социализм, как не протест против этого крайне ненормального положения,
в котором
находится большая часть населения нашей части
света».
«Каждое правительство содержит столько войска, сколько оно могло бы содержать, если бы его народу угрожало истребление, и люди называют миром состояние напряжения всех противу всех. И потому Европа так разорена, что если бы частные люди были
в том положении,
в котором
находятся правительства этой части
света, то самым богатым из них было бы нечем жить. Мы бедны, имея богатства и торговлю всего мира».
При самом ее начале, направо от дороги, под двумя развесистыми березами,
находилась мелочная лавочка; окна
в ней уже были все заперты, но широкая полоса
света падала веером из растворенной двери на притоптанную траву и била вверх по деревьям, резко озаряя беловатую изнанку сплошных листьев.
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись
в свои деревни, особенно
в Уфимскую, он пьет и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда:
в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три человека пошли на тот
свет от его побоев, что исправники и судьи обоих уездов, где
находились его новые деревни, все на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать и говорить не по нем, хватал середи бела дня, сажал
в погреба или овинные ямы и морил холодом и голодом на хлебе да на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
И
в самом деле, при благоприятных обстоятельствах родился этот младенец! Мать, страдавшая беспрестанно
в первую беременность, — нося его, была совершенно здорова; никакие домашние неудовольствия не возмущали
в это время жизни его родителей; кормилица
нашлась такая, каких матерей бывает немного, что, разумеется, оказалось впоследствии; желанный, прошеный и моленый, он не только отца и мать, но и всех обрадовал своим появлением на белый
свет; даже осенний день был тепел, как летний!..
Наконец, настойчиво отведя эти чувства, как отводят рукой упругую, мешающую смотреть листву, я стал одной ногой на кормовой канат, чтобы ближе нагнуться к надписи. Она притягивала меня. Я свесился над водой, тронутой отдаленным
светом. Надпись
находилась от меня на расстоянии шести-семи футов. Прекрасно была озарена она скользившим лучом. Слово «Бегущая» лежало
в тени, «по» было на границе тени и
света — и заключительное «волнам» сияло так ярко, что заметны были трещины
в позолоте.
Дела, само собою разумеется, и там ему не
нашлось; он занимался бессистемно, занимался всем на
свете, удивлял немецких специалистов многосторонностью русского ума; удивлял французов глубокомыслием, и
в то время, как немцы и французы делали много, — он ничего, он тратил свое время, стреляя из пистолета
в тире, просиживая до поздней ночи у ресторанов и отдаваясь телом, душою и кошельком какой-нибудь лоретке.
— А что мне думать, отец Крискент?
Свет не клином сошелся… Нам добра не изжить, а уголок-то и мне
найдется. Мы, как соловецкие угодники,
в немощах силу обретаем…
Конечно, не
найдется почти ни одного человека, который был бы совершенно равнодушен к так называемым красотам природы, то есть: к прекрасному местоположению, живописному далекому виду, великолепному восходу или закату солнца, к светлой месячной ночи; но это еще не любовь к природе; это любовь к ландшафту, декорациям, к призматическим преломлениям
света; это могут любить люди самые черствые, сухие,
в которых никогда не зарождалось или совсем заглохло всякое поэтическое чувство: зато их любовь этим и оканчивается.
— Вы, Ирина Павловна, занимали слишком видное место
в свете, чтобы не возбуждать толков… особенно
в провинции, где я
находился и где всякому слуху верят.
Но положим даже, что порядок этот очень хорош, и что все-таки
находятся люди, которые не хотят подчиняться этому порядку и стремятся выскочить из него; но и
в таком случае они не виноваты, потому что, значит, у них не
нашлось в голове рефлексов [Рефлексы — термин, ставший популярным
в России после выхода
в свет знаменитой книги великого физиолога-материалиста И.М.Сеченова (1829—1905) «Рефлексы головного мозга» (1863).
Не хочет знать даже, существуют ли на
свете иные заборы, и
в каком отношении
находятся они к забору, им созерцаемому.
Чрез месяц по приезде
в Казань я получил письмо от отца с приказанием приискать и нанять большой поместительный дом, где не только могло бы удобно расположиться все наше семейство, но и
нашлись бы особые комнаты для двух родных сестер моей матери по отце, которые жили до тех пор
в доме В-х, Мать прибавляла, что она намерена для них выезжать
в свет, и потому должна познакомиться с лучшею городскою публикою.
В этом почти соглашается сам г. Устрялов, когда возражает против Перри, сказавшего, что «Лефорт
находился при Петре с 12-летнего возраста царя, беседовал с ним о странах Западной Европы, о тамошнем устройстве войск морских и сухопутных, о торговле, которую западные народы производят во всем
свете посредством мореплавания и обогащаются ею».
Забегали люди. Там и здесь,
в люстрах и по стене, вспыхнули отдельные лампочки, — их мало было для
света, но достаточно для того, чтобы появились тени. Всюду появились они: встали
в углах, протянулись по потолку; трепетно цепляясь за каждое возвышение, прилегли к стенам; и трудно было понять, где
находились раньше все эти бесчисленные уродливые, молчаливые тени, безгласные души безгласных вещей.
— Молчать! — загремел Харлов. — Прихлопну тебя, так только мокро будет на том месте, где ты
находился. Да и ты молчи, щенок! — обратился он к Слёткину, — не суйся, куда не велят! Коли я, Мартын Петров Харлов, порешил оный раздельный акт составить, то кто же может его уничтожить? Против моей воли пойти? Да
в свете власти такой нет…
Митя. Как же не тужить-то? Вдруг
в голову взойдут такие мысли: что я такое за человек на
свете есть? Теперь родительница у меня
в старости и бедности
находится, ее должен содержать, а чем? Жалованье маленькое, от Гордея Карпыча все обида да брань, да все бедностью попрекает, точно я виноват… а жалованья не прибавляет. Поискал бы другого места, да где его найдешь без знакомства-то. Да, признаться сказать, я к другому-то месту и не пойду.
Скажите, Любовь Гордеевна! Я теперича
нахожусь в таком сумнении, что не могу этого вам выразить. Положение мое
в вашем доме вам известно-с: от всякого зависим, от Гордея Карпыча я, можно сказать, пренебрежен совсем; у меня только и было одно чувство что к вам-с: если же от вас я буду принят
в насмешку, значит, лучше мне не жить на свете-с. Это вы поверьте душе моей. Я вам истину говорю-с.
И пошла бесконечная история о том, что Россия
находится в особенных сельскохозяйственных условиях, что она — шестая (теперь следовало бы уж говорить — седьмая) часть
света, что ее ожидает великая будущность, и пошла писать губерния…
И точно так же, как явления
света были необъяснимы до тех пор, пока не было признано существование невесомого вещества, эфира, — точно так же и медиумические явления казались таинственными до тех пор, пока не была призвана та несомненная теперь истина, что
в промежутках частиц эфира
находится другое, еще более топкое, чем эфир, невесомое вещество, не подлежащее закону трех измерений…
Всего веселее выглянула на
свет хрустальная фляжка,
в которой
находилась удивительно приятного фиолетового цвета жидкость с известною старинною надписью: «Ея же и монаси приемлят».
Теперь я понял! Мне как заключенному придают особенную важность: я буду отрешен от всего, даже от тюремного мира. Меня запрут здесь, а
в первой комнатке всегда будет
находиться сторож, чтобы мешать всякому сообщению со мной арестантов. Итак, к трем воротам, отделявшим меня от вольного
света, присоединились еще трое дверей, которые должны были отделить меня даже от мира тюремного.
— Ох, искушение! — молвил он. — Не смущайте вы меня, матушка… Неужто и
в самом деле
свет клином сошелся, неужто во всех наших обществáх только и есть один я пригодный человек?
Найдется, матушка, много лучше меня.
Там, где откос крыши сходился со стенами,
в треугольничке
находилось место, которое он особенно любил за его уютность, и ему сделалось особенно тяжело, когда плотники оторвали старую резьбу, и уютный уголок, обнаженный, сверкающий белым тесом от свежих ран, выступил на
свет, и вся улица могла смотреть на него.
За этим стихом, заключающим
в себе столь высокую и благородную мысль, опять
находится у г. Анненкова перерыв, тем более досадный, что тут следовали, вероятно, какие-нибудь подробности, которые могли бы объяснить нам некоторые литературные взгляды Пушкина [Приводим пропущенные
в издании Анненкова строки:]. Но тут издатель опять оставляет нас
в недоумении, и за последним, приведенным нами стихом следуют стихи, заключающие
в себе возражение Аристарха, выказывающее его личность
в несколько комическом
свете...
Внезапно на верхушке горы, там, где должна была
находиться соборная колокольня, блеснул яркий белый
свет, и тьму прорезал столб электрического
света, узкий
в начале и широкий к концу, а куда он упал, там заблестели влажные крыши и засверкали штукатуренные стены.